"Сатира нынче — песнь, с которой крик сплетен, "

Сатира нынче — песнь, с которой крик сплетен,
Железные уста, откуда рвется стон
Она совсем не та, какой была когда-то,
В те дни, как, щуплые и робкие ребята,
В Сорбонну строгую ходили мы, и в срок
Нам, плохо слушавшим, толкуя свой урок,
Как будто нить сучил, тянущуюся тонко,
Невзрачный Андрие с обличьем лягушонка,
Макбета, Гамлета покусывая зло
Зубами, взятыми у мэтра Буало.


В наш век тревожный жизнь — все путаней, труднее,
И правда голая зовет, во тьме коснея,
На помощь ум — с тех пор как с ложью роковой
Она вмурована в колодец узкий свой
К нам в душу, после дней Жан-Жака и Дантона,
Тьму возвращает рок — упорно, непреклонно,
Долг с Правом сражены, свой слабый луч с высот
Дракону черному трусливо солнце шлет,
Старинный компас — честь швыряют люди в море;
Льстит победителю поверженный в позоре,
Удача — вот словцо, что движет мир собой;
Удача — падишах, его визирь — разбой,
Вновь опьянение бесчестьем воротилось
И чокаться спешит с тиранами, за милость
Их вознося, и вновь пьет чашу мук до дна
Народ истерзанный. Вот почему гневна
Сатира. Сонм царей, чье гордое величье
Пел Буало, родит в ней только злоязычье;
Им ставит всем на лбы позорную печать.
Помост, что исподволь потребно разобрать,
Законы гнусные, что, букву соблюдая,
Стоят на страже плах, — зловещих гарпий стая, —
И что лишить когтей нам должно, укротя:
Невежеством в кулак зажатое дитя,
Что, птица вольная, крылами плещет слабо,
И часовые те, что нам сменить пора бы, —
Зло, заблуждения, чудовищ римских строй,
Хранящий вход в тюрьму, где разум спит людской;
Война, чьи коршуны — с чумой в союзе вечном,
Затычки, что должно из ртов людских извлечь нам,
Чтоб слово дать скорбям; рожденье новых дней —
Таков прямой предмет сатиры; долг, что в ней
Гнев с горечью крутой сплавляет в гром железный
И делает ее для общества полезной.


Чтоб утвердить закон добра и правоты,
Достаточно того, чтоб ясные черты
Явь обнаружила и в горизонт широкий
Изгнала жуть ночей. Величье, грязь, пороки —
Все перемешано, покуда длится ночь,
И фальшь от прямоты нам отличить невмочь
В безмерной темени, двусмысленной и злобной.
И что такое луч во тьме? Он — камень пробный.
Свет испытует все, чем мир издревле жив,
И, справедливости вершину озарив,
Сияет истина у заревых преддверий.


Итак, свет Истины, Ума и, в большей мере,
Во гневе Доброта и Жалости тепло,
И злость прощенная, но попранное зло —
Вот все, что делает дней нынешних сатиру,
Как в Риме в старину, необходимой миру.
Но не профессия, не каста ей нужна,
А человек. Казнит не вздорное она,
А только подлое, чья сила не иссякла.
Для малых подвигов — и малые Гераклы;
И сделал Депрео насмешливый — что мог.
К былому карлику ей больше нет дорог.
Когда воруют власть пройдохи, попирая
Права народные, — от края и до края
Она летит сквозь мрак и грохот катастроф,
Бледна и велика, средь урагана строф.
Она кричит: «Ату!» своей ужасной своре,
И, гончих псов своих крылатых раззадоря,
Она всех деспотов им растерзать велит.
Отчаянье царям ее внушает вид.
Она — как приговор для венценосных бестий;
Как птица по весне, она по зову чести
Является, и с ней друзья во дни разрух —
Иосафата страж и Эльсинора дух.
Она мерещится безумьем одержимой —
Так полнит небо вопль ее невыразимый.
Чтоб рваться ввысь ему и ширить свой полет,
К себе приворожить ей нужно весь народ,
Огромный, яростный, не знающий пощады.


Она Колумбу вслед со скал бросала взгляды.
К тебе ее любовь, Барбес! И свой виват
Вам шлет она, Фультон, Браун, Гарибальди, Уатт,
Сократ, Христос, Вольтер! Из ямы позабытой,
Где погребен мертвец, делами знаменитый,
Она выводит сень лаврового шатра
И побежденному, как добрая сестра,
Спешит перевязать запекшиеся раны.
Всех проклятых семья душе ее желанна,
И всех отверженных она целует в лоб,
Хоть пошлый приговор выносит ей холоп;
О да, ведь смертный грех в глазах злодейской власти —
Не ликовать, когда собратьев рвут на части,
Тянуться к пленникам, касаться их плеча;
Кто жертву пожалел — унизил палача!


Она печальна? Нет, в ней гнев сильней печали.
На праздник буйный к тем, что восторжествовали
И низостью своей довольны, там и сям
Возносят без стыда осанну небесам,
Поют и пляшут, рвут добычу плотоядно, —
Приходит и она. Туда, где мглою чадной
Клубятся пиршества, туда, в хаос и жар,
В которых смешаны Книд, Пафос и Кламар,
Неумолимая, за кровь и за обиды
Она приносит смех зловещий Эвмениды.


Но мощь безмерную дает ей жизнь одна.
Стремится ночь стереть и смерть изгнать она,
Хотя б любимца толп пришлось толкнуть ей грубо.
Она — нежна в любви и в гневе — острозуба.
Как! Отречение — покойный пуховик?
Не просыпается людская совесть вмиг,
И пламень чести вял — он прячется бессильно
Под грудами золы, как под землей могильной.
Возмездья божество, чьих песен грозный пыл
Не раз в безумный страх тиранов приводил,
Ожесточенная, язвительная муза,
Богиня — красотой, свирепостью — Медуза, —
Она, взрастившая все то, что Дант нашел,
И все, что Иову открылось в бездне зол, —
Такая ж и когда побольше в ней порыва
Будить сердца, чем зло наказывать ретиво.
Народ, немеющий средь мертвенного сна,
Тебе свой горький ямб от сердца шлет она!
Дрожит строфа, полна трагического рвенья,
Краснея, силится из мрачного забвенья
Извлечь, упорная, хоть искорку в ответ,
И — вспыхивает стих, преображенный в свет.
Так в сумраке лицом краснеют, раздувая
Поленья, чтоб зажглась в них ярость огневая.

 26 апреля 1870