ПРОГРЕСС

Вперед, в великий путь, народы,
За тесный свой предел и грань!
Личинка, чудом стань природы,
О стадо, легионом стань.
Орел, спеши навстречу свету.
Лишь совы, верные запрету,
Свет не приемлют заревой.
Угадан в солнце бог от века;
Луч вяжет душу человека,
Как нить, с божественной душой.


К нам луч слетает с небосвода;
С ним свет и разум к нам сойдут,
Он пламя там, он здесь свобода,
Архангел там, апостол тут!
Творец Горация и Данта,
Он позлащает лист аканта
И хаос, где плывем в ладье;
Блеск придает он изумрудный
И перышку колибри чудной
И гада скользкой чешуе.


Стези держитесь озаренной,
Держитесь солнечных путей.
Чтоб сеять, собирать бессонно,
Вперед, вперед, вперед смелей!
Вчерашний раб, сойдя с понтона,
Развратник, выйдя из притона, —
Смелей вперед — и к высям гор!
На них взбираться — ваше право.
Пусть возвеличит вас и слава
И вами попранный позор!


Моря переплывая, киньте
Былое в пену; фитилем
В фонарь пеньку веревки вдвиньте
От виселицы, сданной в лом.
О человек, иди к вершине,
Грозой всех чудищ стань отныне,
Стань новым Аполлоном ты.
Меч правый чист. Рази, бесстрашен:
Ведь кровью гидры ты украшен,
Пятнающей твои пяты.

НАСТОЙЧИВОСТЬ

И все-таки — вперед. Вперед! Оставим споры.
Когда у нас ключи, нам не страшны запоры.
Быть может, ночь сама, уставшая от зла,
Упорству уступив, охотно бы ушла:
Препятствия всегда настойчивости рады,
Дать победить себя — лишь в этом долг преграды.


Да, пятится, ворча и огрызаясь, тьма.
Оглянемся ж на них, апостолов ума,
Титанов прошлого, вперед шагавших смело;
Их оторвала смерть от праведного дела;
Тернистым был их путь к звездам грядущих дней.
Почтим нелегкий труд развьюченных коней
И, на плечи себе переложив их бремя,
Начнем свой переход. Не ждет погонщик — время.
Итак, скорее в путь! Должны продолжить мы
Не нами начатый поход сквозь толщу тьмы,
Из мрака прошлого, из мглы средневековой.
Уже забрезжило сиянье жизни новой.
Великие умы предшествовали нам:
Тут был еще Платон, а Лютер был вон там;
Лучи их мудрости дорогу освещают
И в лабиринте тьмы проходы отмечают.
Вон там, боясь упасть, Паскаль замедлил шаг;
Вот здесь, где я иду, шел некогда Жан-Жак;
В своем стремленье ввысь, к небесному простору,
Вольтер шагнул сюда, но потерял опору.
«Я вижу!» — он успел воскликнуть, как пророк.
Пускай теперь и нас покроет пыль дорог!
Должны преодолеть и мы крутые склоны;
Нам предстоит открыть безвестные законы;
Пока жива душа и разум не умолк,
Мы будем выполнять апостольский свой долг.


О люди! Радуйтесь, стремитесь к счастью, верьте!
— Но что я слышу там? То хриплый хохот смерти!
Столетия вражды, усобиц и угроз,
Несправедливостей, изгнаний, горя, слез,
Вся злоба и весь гнев, все, все, что накопилось
И что в глубинах душ осадком отложилось,
Неслыханной грозой не разразится ль вдруг?
Озлобленность вокруг и ненависть вокруг;
Уже притихло все, ждет грозового гула,
И молния вдали меж черных туч сверкнула!
Но тщетно хочет месть сорвать свой горький плод:
Нам в этот страшный миг бог просветленье шлет,
Он стрелы молнии в зарю преображает.


Бог в нашем сердце гнев и злобу пожирает;
Он в душу грешную свергается с высот,
И все, что видит в ней, он казни предает,
Щадя одну любовь; он зависть рвет на части,
Он клювом совести выклевывает страсти;
Он когти разума вонзает в мысли нам
И исторгает ложь, что угнездилась там;
Он очищает нас от грязи и страданий,
Инстинктов низменных и суетных желаний;
И, нас освободив, очистив нас от зла,
Взмывает в небеса; и вновь душа светла;
Смущенная, она взирает в удивленье.
Кто в хватке огненной принес ей дар прощенья,
Кто вырвал ненависть, и радость от кого,
Кто это был — орел? Нет, — это божество.

ПО ПОВОДУ ТАК НАЗЫВАЕМОГО ЗАКОНА О СВОБОДЕ ОБРАЗОВАНИЯ

Святые пастыри! Вы с благостным коварством
Хотите нас лечить испытанным лекарством,
Тьму напуская вновь.
Чтоб нас освободить, вы нам надели цепи,
Вы из гуманности замуровали в склепе
Преступницу-любовь.


Вы многочисленны, вам чужд и ненавистен
Пытливый гордый ум — под снежной шапкой истин
Гигантская гора.
Светильник разума во тьме глухой сияет,
И догмы черные вокруг него летают,
Как злая мошкара.


Напрасно грозный лев рычит, ревет сердито:
Рычаньем не прогнать докучного москита,
Который вьется тут.
Нет, мракобесие, одетое в сутану,
Должны мы презирать. Опасен ли Титану
Мятежный Лилипут?


Бессильным и тупым смеемся мы попыткам,
И как стовратных Фив мокрицам и улиткам
Осадою не взять,
И как от взмахов крыл вороньей хищной стаи
Не упадет Олимп и ниже Гималаи
Не станут ни на пядь, —


Так не свалить и вам столпов нерукотворных:
Не зашатаются от взмахов крыльев черных
Вольтер, Дидро, Платон
И Данте пламенный, и гневный, и суровый,
Пришедший в темный мир как вестник жизни новой
На рубеже времен.


Огромный монолит, гранитная твердыня,
С кем спорит ураган, утес, на чьей вершине
Рождается заря,
Заметит ли гадюк, что меж камней гнездятся?
Неуязвим для бурь, он может ли бояться
Когтей нетопыря?


Грядущий день встает, и лик его прекрасен.
Ничей злой умысел, друзья, нам не опасен
И заговор ничей.
Лук истины звенит, ложь в муках издыхает,
И не боимся мы, что солнце исчерпает
Колчан своих лучей.


Итак — презренье вам, бессильные шакалы!
Вы существуете, но наши идеалы
От вас мы защитим.
С насмешкой истина прощает суеверьям.
А я — я, как всегда, с надеждой и доверьем
Пойду путем своим.


Есть два сокровища; в них жизнь моя и сила:
Мне солнце разума, великое светило
Сияет вдалеке,
А здесь, вблизи меня, смеется Жанна звонко.
В моей душе — любовь, и детская ручонка —
В моей большой руке.

СИЛЛАБУС

Внучата милые! Сегодня за обедом
Вы оробели вдруг перед сердитым дедом,
И лепет ваш умолк.
Не бойтесь! На меня вы поднимите глазки:
От солнца вам лучи, от деда — только ласки,
Так нам велит наш долг.


На вас я не сержусь. Другие есть причины
Тому, что гневен я и грозные морщины
Пересекли мой лоб.
До наших мирных кущ известье долетело:
Творит постыдное, неправедное дело
Жестокий, лживый поп.


Попы, как филины, живут во мгле туманной.
Но если с Жоржем я и с маленькою Жанной, —
Не страшен мне мой враг.
Поля, и хижины, и взрослые, и дети, —
Все, все нуждается в дневном горячем свете;
Попам нужнее мрак.


Люблю я малышей, но мне пигмеи гадки,
Противен голос их, их мерзкие повадки.
А к вашим голосам
Прислушиваюсь я с немым благоговеньем:
Мне кажется тогда, как будто провиденьем
Взнесен я к небесам.


Ведь вы еще вчера парили там, незримы,
Резвясь в кругу светил, и божьи серафимы
Как братья были вам.
Вы в этот грубый мир явились, словно чудо
Сияющих небес. Вы только что оттуда,
Я — буду скоро там.


Всегда, когда дитя заговорит со мною,
Я полон радостью высокой, неземною.
У ваших голосов
Фальшивых звуков нет. В природы строгом храме
Свой приобщают хор они к эпиталаме
Таинственных лесов.


Люблю я слушать вас, мне лепет ваш понятен;
Мне кажется в тот миг, что в мире меньше пятен,
Я просветлен душой,
Хоть звук уже иной мое тревожит ухо:
Я слышу, как вода со свода каплет глухо
На камень гробовой.


В природе жизнь и смерть дуэт слагают дивный,
У них один язык, и цепью неразрывной
Он их соединил.
Душа должна мечтать. Она, взлетая к звездам,
Находит истину, понятную и гнездам
И тишине могил.


Священники вопят: «Анафема! Проклятье!»
Природа говорит: «Приди в мои объятья
И радуйся, живи!»
Повсюду яркий свет, везде благоуханье,
Вселенная полна лазури и сиянья,
Душа полна любви.


Опять пришла весна, жизнь пробуждая в зернах.
Какое дело вам до этих гномов черных
И грязных их затей?
И у меня для вас — всегда любви излишек.
Пугаю я? О да! Но — маленьких людишек,
Не маленьких детей.

ЖАННА СПИТ

Уснула. Утро лишь откроет ей глаза.
Спит, в кулачке зажав мой палец, стрекоза.
Благочестивые читаю я газеты.
Уж как меня честят! Одна дает советы:
Читателей моих всех в Шарантон упечь,
Мои развратные произведенья сжечь;
Другая просит всех прохожих со слезами,
Чтоб самосуд они мне учинили сами;
Мои писанья — о, тлетворней нет зараз! —
Кишмя кишат в них все ехидны зла зараз;
Для третьей это ад, а я — апостол черта;
Нет, сам я сатана, антихрист для четвертой;
Для пятой — встретиться со мной в лесу — конец!
Кричит шестая: «Яд!»; седьмая: «Пей, подлец!»
Я — Лувр ограбил. Я — когда-то обезглавил
Заложников. Народ я бунтовать заставил.
На мне горит пожар Парижа. Я — злодей,
Я — поджигатель, я — бандит, прелюбодей,
Скупец… Но я бы стал не столь свиреп и мрачен,
Будь императорским министром я назначен,
Я — отравитель масс, убийца, троглодит…
Так каждая из них орет, вопит, галдит,
И скопом все меня чернят, хулят, поносят…
Но тут дитя сквозь сон бормочет, словно просит:
«Да ну их, дедушка! Будь милосердней к ним!»
И нежно палец мой жмет кулачком своим.

"Я друг лесов, я воспитатель "

Я друг лесов, я воспитатель
Дичков. Но осень так сыра
И шепчет ласточка. «Приятель,
Менять квартиру нам пора!»


Но лишь дождусь конца нивоза,
Опять я тороплюсь сюда:
Не пострадали ль от мороза
Мои питомцы? В чем нужда?


Я обращаюсь к ежевике:
«Расти нетронутой. А ты,
Благоухай, тимьян мой дикий,
Блюдите чистоту, цветы!»


Слежу за ветром из-за двери, —
Хочу по свисту угадать,
Что он несет нам: ведь доверья
Нельзя к обманщику питать.


И лишь рассвет забрезжит серый,
Минуты не теряя зря,
Смотрю, апрель какие меры
Предпринял против января.


Куда ни взглянешь — обновленье,
Свершенье таинств и чудес:
Великого преображенья
Тьму побеждающий процесс.


Люблю лишайник на ограде,
Ползучий плющ, кусты ожин —
Прически, солнцем шутки ради
Придуманные для руин.


Когда же, назло башням хмурым,
Султанами их украшать
Приходит май, — я дряхлым дурам
Кричу: «Не сметь весне мешать!..»

ШЛЕПОК

Увесистый шлепок дает мне крошка-ручка.
«Вы наказать ее должны! Как! Деда — внучка?
А вы еще нежней глядите на нее!»
Дед говорит: «Бранить — то дело не мое!
Как быть? Улыбку лишь сберег я и прощенье.
Предательство Иуд, Неронов притесненье,
Победу сатаны и власть плутов познав,
Все то, что против них на сердце есть, сказав,
Излив свой мрачный гнев при виде совершенных
Злодейств, апостольским престолом разрешенных,
Терпимых церковью, допущенных попом,
Дав выход ярости своей, рычащей львом;
Нашествия парфян чудовищные жатвы,
И Бонапартовы предательские клятвы,
Всех добродетелей погром, всех прав запрет,
Без Брута — Рим, Париж — где уж Барбеса нет,
Тиранов выплывших и тонущие страны —
Все в строфах обозрев, что скорбью обуянны;
Усильем тягостным тюремный сдвинув свод;
Заставив громы все низвергнуться с высот —
Проклятья, гиканья, перуны гроз великих
Из тьмы пещерной туч священных, жутких, диких;
И в дни, подобные ночам, из бездн глухих
Стенанья вызвав, вопль всех голосов земных,
И плач о Франции, лишенной славы, чести,
И Ювенала тень, и тень Исайи вместе,
И ямбов яростных обвалы, словно те,
Что рушат ненависть скалами в высоте;
Казня, не пощадив и мертвецов в могилах
И покарав орла из-за голубок хилых;
Нимроду, Цезарю, Наполеону, всем
Пощечины раздав; сам Пантеон затем
Заставив трепетать под пыткою порою;
Расправу на земле свершив и под землею;
Очистив горизонт от гибельных паров, —
Ну, да! — устало мы под свой плетемся кров.
Не сердят нас тогда мушиных жал уколы,
Легчайшие клевки, что шлет вольер веселый,
И сладкозвучных гнезд нежнейшие смешки.
Плутишки гадкие и милые божки,
Что ребятишками зовутся, нас чаруют;
Они кусают нас, а кажется — целуют.
Прощенье — вот покой! Нам должно для властей
Катоном, Дантом быть, но не для малышей.
Кто станет распекать в ответ на свежий лепет?
Кто против воробьев меч на себя нацепит?
Кто с утренней зарей воюет, как с врагом?
Перуну надлежит быть дома добряком».